"Моя мать всегда говорила: демократия лучшее отмщение" (Билавал Бхутто Зардари, сын покойной Беназир Бхутто)

Сложно придумать более ошибочное понимание демократической идеи. Самая суть демократии представляет собой противоядие против такого рода династической мести, о которой толкует Бхутто-младший.

Для семьи Бхутто выборы это способ вернуться к власти. Беназир всегда мстила за смерть своего отца, бывшего премьер-министра, которого повесили через два года после того, как свершился переворот. Теперь Билавалу придется делать то же для своей принявшей мученическую смерть матери. Пакистанская народная партия всегда была фамильным делом семьи Бхутто. Отсюда и та почти непристойная спешка, с которой была осуществлена передача власти мужу и сыну Беназир после ее смерти.

Демократия задумывалась как противоположность феодализму. Предполагалось, что народный суверенитет вытеснит право помазанника Божьего, свободные выборы порядок династического престолонаследия (впрочем, этой прогрессивной стороной демократии американцы так до конца и не овладели). Понятно, что Билавал вкладывает в высказывание матери наилучший смысл из всех возможных. Он, как и она, собирается мстить за смерть своего родителя не насилием, а прибегая к урнам для голосования. Тем не менее, тот очевидный факт, что Билавал воспринимает себя как наследника аристократического рода, вступает в прямое противоречие с провозглашаемой им приверженностью демократическим механизмам.

Такова была и его мать. Не однажды в журналистских очерках ее характеризовали как "демократа, апеллирующего к феодальному праву". Неустойчивость пакистанской демократии отчасти тем и объясняется, что демократические механизмы применяются в обществе, которое в значительной степени еще носит феодальный характер.

Но Пакистан в этом смысле едва ли одинок. На той же самой неделе, когда чуть было не взорвался Пакистан, пароксизм межплеменного насилия поразил Кению, до сих пор считавшуюся одной из наиболее стабильных демократий Африки: всему виной непредсказуемые и неоднозначные результаты выборов. Фоном для этой кровавой волны послужили менее драматичные, но столь же существенные провалы демократической идеи. Россия в обмен на толику великодержавного позерства и пайку "нефтяной" тюри от щедрот "царя Владимира" малодушно смирилась с систематическим демонтажом ее нарождающейся демократии. Китай в еще более безразличной манере по-прежнему уступает управление своей рыночной экономикой и развивающимся обществом построенному на ленинских принципах диктаторскому режиму. Сколько десятилетий уйдет у нас на то, чтобы уразуметь, что "аксиома", согласно которой политическая либерализация вытекает из либерализации экономики, возможно, не так уж самоочевидна?

И это после того, как первые парламентские выборы в Палестине, прошедшие без Арафата, принесли победу террористической группировке, а на глазах Ливана главного застрельщика "арабской весны" 2005 года его сирийские соседи одного за другим убивают депутатов с целью лишить приверженцев демократии кворума, необходимого им для того, чтобы избрать президента-единомышленника.

Эти поражения, знаменующие пик 30-летней демократической волны, которая прокатилась по Латинской Америке, Восточной Европе, Восточной Азии и отчасти даже по Африке, вызывают к жизни не только теоретические вопросы. Они являются вызовом ключевому тезису Буша о том, что основной задачей американской внешней политики должно стать распространение демократии. Шесть лет спустя после событий 11 сентября 2001 года доктрине Буша как средству в конечном итоге изменить культуру, в которой коренится идея джихада, все еще нет хоть сколько-нибудь приемлемой альтернативы. Допустим, демократию распространять необходимо. Но возможно ли это?

Да, мы можем утверждать, что это, безусловно, возможно ведь нам удалось сделать сильных демократических союзников из Германии, Японии и Южной Кореи. Но в этих случаях у нас был редкий козырь почти полного контроля над этими странами благодаря неоспоримому праву послевоенной оккупации.

Чего же нам не хватает сейчас, в условиях гораздо менее плотного контроля? Здорового уважения к бытующим на местах формам власти живучим и примитивным, а также готовности принять их.

В случае с Афганистаном это значит признать радикальную децентрализованность страны и власть полевых командиров. А в случае с Ираком позволить провинциальной и племенной автономии (по крайней мере, временно) взять верх над централизованным, иерархически организованным правительством, ведь эта автономия является наилучшей средой для возникновения эффективных представительных органов.

Что же касается Пакистана, это значит одновременно признать и неизбывный феодальный оттенок политики, и особую роль армии как единственного действующего общепакистанского органа в качестве гаранта существования государственности, даже (как это происходит в другой светской исламской стране Турции) ценой предоставления ей неконституционных полномочий. Кроме того, это значит принять как данность, что не следует объявлять бойкот Первезу Мушаррафу, каким бы сомнительным ни был его демократический послужной список, поскольку его смещение станет последней каплей.

Демократия переживает не лучшие времена. Но это не повод сдавать ее позиции. Это повод осторожно принимать и лелеять ее местные варианты, какими бы несовершенными они ни были.

Католическая Церковь на своем опыте убедилась в том, что распространение вероучения невозможно без готовности ассимилировать некоторые дохристианские практики, тем самым укрепляя новую веру и позволяя ей укорениться на местах. Сегодня, чтобы добиться распространения демократии, нам необходимо придерживаться особого синкретического мышления и научиться не оставлять поле брани даже в тех случаях, когда приходится довольствоваться локальными вариантами демократии, которые не дотягивают до джефферсонианского идеала.